«правильно» откорректировать мысли рыжие, направить их в нужное для себя русло. Чем больше раздора она посеет на Станции, тем легче ей будет бороться за свою свободу. К счастью, Иушане, которую заставляли употреблять, не влиял на связь

бакасы и манкура: когда Сфена касалась лягушки, Ма так же отчетливо видела ее эмоции и желания. Но наркотик мешал думать — последние дни Ма продиралась своими соображениями, словно тяжелой соленой водой. К тому же он принес с собой кошмарные, сюрреалистические сны, в одном из которых она так и не выбралась из

Станция. Засоленные дети остались живы, но и Бекир не родился. Этого сна она боялась больше всего. Возможно, именно поэтому он приходил чаще всего.

Ма покачала головой, пытаясь понять, где оказалась на этот раз: в бредах или в реальности. Пока она спала, ее снова привязали. Позвонки захрустели, зажатые в путы запястья вспыхнули огнем. Такие меры безопасности могли свидетельствовать, что ее ждет очередной допрос или даже приход Белокуна. В палате воняло ушасом и мочой. Проклятая Ханум так и не вынесла судно. Мама не могла понять, чего хочет. С одной стороны, на тумбе у ее кровати появились

нужны травы, и их могла принести только Ханум. С другой — засоленная покорно выполняла все приказы Сфены, колола Ма вытяжку из уха и решала только тогда, когда она была без сознания. Ма так и не разобралась, были ли случайностью те несколько минут сознания, когда ей удалось из крови рыжекосой, собственной крови и трав замешать фармакон. Или ей подарила эти минуты Ханум? Хотя это не имело особого значения. Она даже не знала, сработает ли фармакон. Смесь была из прихода Тетки Вальки — магические зелья, а не настоящее лекарство.

Ма словно услышала в ушах хрипловатый голос ведьмы: «Ты так много видела в

Кое-что до сих пор не веришь?» О, как бы ей хотелось поверить, что фармакон поможет ей завладеть сознанием Сфены! Из-за рудокосы она бы даже смогла управлять

Станцией достаточно выпить смесь перед тем, как Сфена коснется бакасы. Это позволило Ма почти незаметно завладеть ее умом, а дальше они могли бы свергнуть Гавена Белокуна и перебрать власть на Станции. Состояние здоровья Гавена

Белокуна стремительно ухудшался, стоило просто пользоваться моментом. Ма научилась различать степень суерного поражения еще у Ак-Шеих и могла уверенно сказать, что Гавену Белокуну осталось недолго. В последний раз, когда она его видела, на коже главы Матери Ветров возникли странные наросты — как следы от длительного лежания на раковинах, только этими раковинами были стрелы или острые обломки. У этих болезненных утолщений образовывались раны, из которых сочилась кровь, а когда они зажили, то заплывали солью. Суйер разрушал его тело. И этому способствовали частые контакты Гавена Белокуна с больной бакасой, которая совмещала его с Талавиром. Каждое прикосновение к почерневшей лягушке приближало Белокуна к необратимому превращению. Если не повезет, он даже останется живым. Хотя ни один на материке не назвал такое существование жизнью.

Но то, что происходило с Белокуном, свидетельствовало и о другом: Талавире тоже не поздоровилось. В груди сжалось. Удивительно, но то, что она вспомнила себя прежнюю, не изменило ее отношение к Полномочию. Даже слова Сфены о том, что Талавир сконструирован в лаборатории Белокуна, не выгнали из памяти тепла его прикосновений. Он был слишком добрым, как для мира, в который его выпустили, пытался помочь засоленным, видел в нем человека, а не предательницу или чудовище. Видел в ней женщину, а не матку или полезную единицу для поселения. Он смотрел на нее так, как мужчины смотрели на женщин до войны и вспышек. И это было странное и давно забытое чувство осознавать, что ты существуешь, потому что ты в глазах другого. Я хочу, чтобы тебя узнали.

"Ты их придумала", — всплыла самая страшная фраза Сфены, и на мгновение Ма запаниковала. А вдруг она действительно все придумала: Талавира, Ак-Шеих, даже

Бекира. Вдруг это был сон, а она до сих пор на Матери Ветров и никуда отсюда не убегала?

Станцию подбросило, как в ответ на ее мысли. Ма с облегчением поняла, что они в воздухе. Станция с грохотом и скрипом поднималась.

Наконец Мать Ветров громко остановилась, за стенами раздался топот ног. В комнату дальше по коридору кого-то занесли. Сердце Ма забилось чаще недобрых предчувствий. Рядом с ней держали пациентов, подопытных. А что если взрывы ей не приснились? Если внизу произошло столкновение, то Старшие Братья могли захватить засоленного.

Из-за стены донесся стук. Сначала осторожен, потом все громче. Ма вспомнила о ребенке в соседней комнате.

— Эй, все хорошо. Мы немного поднялись, должно быть, от бури. Не бойся.

— Эвге, — раздалось с той стороны.

— Да, не бойся. — Ма не поняла, что именно сказал ребенок, но почувствовала необходимость его успокоить. — Уже остановились, дальше этого не будет.

— Меним адим Евге.

Ма порылась в памяти. Киммерицкой это означало «меня зовут домой».

— Это твое имя — Эвге? А меня зовут Ма. У меня есть сын, ему почти тринадцать, а сколько тебе?

Она довольно долго ждала ответа.

— Эвге, — снова произнес ребенок и повторила.

— Ма. Покажу.

Мая представила, как совсем маленький ребенок смотрит на пальцы и старается показать возраст. Она уже хотела сказать, что это неважно, но из вентиляционной решетки у пола пролезло пять тонких хрустальных шипов из концентрированного розоватого суета. На мгновение они превратились в детскую ручку, а затем снова укрылись в отверстии.

— Тебе пять? — Мая инстинктивно, стремясь как можно дальше отодвинуться от смертоносных побегов, втиснулась в изножье кровати.

— Пять.

— Прекрасно! Это очень хороший возраст. Ты совсем взрослый. Или, извини, ты мальчик или девочка?

Из-за решетки раздался звонкий смех.

— Девочка, — сказала Евге и неожиданно добавила: — Мальчик.

— Я не поняла.

— Я — девочка, а за стеной — мальчик. Взрослый знает тебя. Ты его Ма.

— Там Бекир? Ты говоришь о Бекире? — Ма затрясла кроватью в тщетной попытке отвязаться. И только через мгновение подумала, что испугала ребенка, и